На юге Сибири, после перекрытия реки Енисей для строительства Саяно-Шушенской ГЭС, был создан уникальный государственный природный биосферный заповедник "Саяно-Шушенский". Территория заповедника протянулась по юго-западу Шушенского и Ермаковского районов Красноярского края и граничит на юге с республикой Тува. Площадь заповедника – 390,4 тысячи гектар. Уже более 15 лет заповедником руководит Александр Рассолов и в интервью РИА Новости он рассказал о том, зачем был создан заповедник, о его современной жизни, научных исследованиях, снежном барсе и даже о влиянии на природу Саян техногенной аварии, произошедшей на СШГЭС в августе прошлого года.
- Александр Григорьевич, заповедник был создан благодаря СШГЭС, и насколько я знаю, гидроэнергетики сами были заинтересованы в его появлении. Почему?
- Да, СШГЭС строилась, и вместе с ней создавался заповедник. Это вообще, по-моему, единственный случай в СССР и в России тем более, когда те, кто строил ГЭС, понимали, что будут последствия для окружающей среды. И это один из немногих примеров, когда созданием заповедника удалось минимизировать ту нагрузку на природу, которую принесло затопление. Проблема в том, что каждая ГЭС – это своего рода эксперимент, ведь мы не знаем, как природа себя поведет. Многие говорили, что будет катастрофа в биологическом смысле: исчезнет определенная растительность, какие-то звери исчезнут совсем. Наблюдая за природой более 30 лет, сейчас мы видим, что этого не произошло. Действительно изменения были, но катастрофических не случилось. Потом все мы понимаем, что в зоне затопления происходят изменения климатические, то есть осенью теплее, весной холоднее. И вот, к примеру, рододендрон (в Сибири его называют багульником), и весной и осенью теперь цветет. В остальных местах он цветет только весной. За всеми изменениями нужно было следить, вести наблюдения. Руководство СШГЭС, «РусГидро» они все это четко понимали и понимают.
- Насколько я знаю, ваши наблюдения пригодились после аварии на СШГЭС, расскажите подробнее.
- Вот смотрите, СШГЭС «делит русло Енисея » на две части: нижняя половинка, где вода бежит и верхняя, где вода накапливается. С верхней частью, верхним бьефом, нам все понятно, вода набралась – опустилась, и мы видим, что происходит, видим, что никакого ощутимого ущерба для животного и растительного мира нет. Теперь берем нижний бьеф. Вот произошла авария, понятно, что из-за утечки масло, попав в воду, в эмульсию превратилось. Да, это плохо. Но мы должны понять, до какой степени это была катастрофа? Чтобы это понять, нужны наблюдения предыдущих лет, чтобы сравнить, то, что до аварии было с тем, что после нее стало. Кроме Саяно-Шушенского заповедника ни у кого этих наблюдений нет, я имею в виду, биомониторинг . Существуют определенные биологические индикаторы, самый лучший это утка. На Енисее, в нижнем бьефе, более 20 тысяч утки, разной, у которой разное питание. И если нет питания, если в результате, например, загрязнения реки пропала еда, утка не помрет, она улетит.
- Улетела?
- Нет, не улетела. Понятно, что вода была загрязнена, но катастрофы для животных реки не произошло. Факт на лицо. И констатировать его мы можем благодаря нашим многолетним наблюдениям, на которые ГЭС постоянно тратила деньги. Находились, конечно, люди в совете директоров, которые говорили: «зачем мы заповеднику на мониторинг денег даем, нам это не надо, и так все хорошо». Но, теперь мы видим, что те, кто был «за», оказались правы, потому что сразу же буквально после аварии мы сделали все эти выкладки и увидели, что экологической катастрофы не произошло.
- А после аварии траты компании на заповедник сократились?
- Увеличились. Вообще, в плане сотрудничества заповедника и СШГЭС после аварии ничего не изменилось. А в прошлом году мы с руководством «РусГидро» договорились, что компания будет финансировать новые направления и они все профинансировали не смотря на аварию. Во-первых, это работы по редким видам, по тому же снежному барсу. Второе направление – журналисты. Для того чтобы вы писали правильно, не в смысле «как удобно кому-то», а правду и правильно, для этого нужно все видеть собственными глазами. На вас нужно тратить деньги для того чтобы вы заповеднике побывали. Третье направление – работа с детьми. Экологические лагеря, хоть мне это слово и не очень нравится…Мы вывозим детей в заповедную природу, обеспечиваем их отдых и.учим экологической грамотности. Мы работаем с детьми из детских домов, с трудными подростками и детьми из неблагополучных семей, детей из наших подшефных школ. Есть и чисто коммерческая программа – родители платят, мы детей вывозим.
- Ваш заповедник одно из немногих мест в России, где сохранились снежные барсы, как им живется, сколько их у вас?
- Смело могу сказать, что наш заповедник одно из немногих мест, где он себя чувствует комфортно и только общими усилиями можно эту комфортность сохранить. Барс - вершина трофической цепочки и от того, насколько хорошо чувствует себя хищник, можно судить об остальных животных . А поскольку барс у нас хорошо живет, значит, копытные, которыми он кормится, у нас тоже хорошо себя чувствуют. Мы считаем, что у нас их где-то 15-20 особей. Исследования продолжаются и у нас уже есть постоянные фотографии 9-10 зверей. Сотрудник постоянно отслеживает, как они живут, где они живут, с какой периодичностью приходят в конкретное место. Допустим, сейчас смотрим, был молодой барс – ушел, значит, на какое-то другое место переселился. Старый-старый старичок ходил, его не стало, очевидно,помер.
- А что нужно делать, чтобы барсу жилось комфортно?
- Во-первых, тратить деньги на охрану, это самая главная трата. Места обитания барса мы знаем, у нас там стоят фотоловушки. Но для того чтобы эффективно охранять , мы должны поддерживать науку, поскольку только она знает, где барс живет, какое место нужно каким образом охранять, где может быть натурально колючую проволоку натянуть.
- Браконьеры для заповедника большая проблема?
- Проблема есть, но она не такая великая. Незаконные посетители, давайте будем называть их так, большая проблема, например, для наших соседей, заповедника «Хакасский», с их многочисленными озерами. Но наша проблема более ощутима. Тот же барс – добыли они двух-трех зверей, это гораздо больший урон для природы. Мы тратим много денег на охрану: закупаем аппараты слежения, датчики движения, в центральном офисе человек видит где какое судно, например, находится. Ведь у нас две категории браконьерства существует - с судов по водохранилищу СШГЭС и сухопутный, (из Тувы, в частности, к нам заходят). Ну, что делать? Регулярно отлавливаем, наказываем. Но не только наказываем, например двух я взял на работу. Работают. Браконьерство во многом ведь явление социальное. Пока государство не обеспечит надежную работу местному населению, мы браконьерство не изживем. Если у мужчины нет возможности кормить семью честно, он будет делать это не честно.
- А чиновники добровольно-принудительно просятся на охоту?
- Нет. У нас этого нет вообще, уже давно. Это наша принципиальная позиция. За 15 лет моего директорства, только в первый год были попытки. Люди, видимо, не сориентировались, что и у меня и коллектива на этот счет жесткая позиция. Рядом с нами есть охотничье хозяйство, вот там, по лицензии - ради бога!
- В 1985 году Саяно-Шушенский заповедник получил статус биосферного, объясните, что за статус такой?
- В России немного позже мирового сообщества задумалось над тем, что когда мы сохраняем животный комплекс, мы отрываемся от комплекса человеческого. Предположим, вот мы закрылись, людей не пускаем, зверью хорошо жить, а человек, который рядом живет, он не понимает, почему там все закрыто? На мой взгляд, это «не можно». В идеале весь комплекс природно-промышленный, так его назовем, должен сосуществовать бесконечно - должны звери здесь жить и заводы работать. Идея биосферности именно в таком комплексном развитии. И вот, соответствуя этой идее, наш заповедник имеет три зоны – ядро, где жесткое табу на любую хозяйственную деятельность человека, затем переходная зона - охранная, там разрешены определенные виды деятельности, но по согласию с заповедником. Дальше идет зона сотрудничества, где заповедник, имея определенный научный потенциал, разрабатывает модель и говорит: если хозяйствовать вот так, то это может длиться неистощимо долго. Ну, давайте возьмем, например, лесозаготовки.. Вообще лес рубить хорошо, он нужен человеку, но вот, например, у нас в этом месте есть глухариный ток, и если продавать туристам наблюдения за глухарями, то эти деревья трогать не надо. Ну, срубим мы их, получим тысячу рублей, а потом сто пятьдесят лет будем ждать, пока дерево снова вырастет. А так туристы приезжают каждый год, фотографируют. Вот задача комплексного развития. Как родился парк «Ергаки»? Мы разработали этот проект, добились его организации и сейчас этот парк не только охраняемая природная территория, но и самостоятельная организация, которая отвечает комплексным задачам сохранения природы и задачам развития туризма на юге Красноярского края.
- Что с туристами, много их у вас?
- Если не организовывать туризм, то он будет организовываться сам, а это плохо. Еще большой плюс: если легитимный турист здесь будет находиться, места браконьеру не будет. Понимая это, мы начали развивать экологический туризм с давних пор. Это приносит нам ощутимые деньги. Потом, это дополнительная зарплата людям, которые работают. У нас много маршрутов, у нас есть, где жить и с удобствами и без удобств. Показываем зверей, можно просто отдыхать, наслаждаться тишиной. Мы гордимся тем, что это единственное место в стране, где можно посмотреть всех зверей, которые у нас живут. Просто едешь на катере и смотришь! Козерога вы увидите 100 процентов, не 99, а сто, марал реже выходит на берег, но осенью и весной обязательно выходит. В общем, если сказать – хочу увидеть – увидите. Медведя много, косули, волка, есть рысь, росомаха, соболь, кабарги много. Реально, мы за эти годы сохранили весь животный комплекс. А в рекламных буклетах мы пишем об отсутствии только двух вещей – сотовой связи и кровососущих насекомых.
