Часть XII читайте здесь
Часть XIII читайте здесь
Часть XIV читайте здесь
Часть XV читайте здесь
Еще никогда русские люди не задавали себе столь часто вопрос «что было бы, если бы…», как после 1917-го. В подобных случаях вопрос в сослагательном наклонении обычно считается запоздалым, однако, это не совсем верно. С годами он может приобрести и актуальность. Часы идут, власть совершает новые ошибки, кризис возвращается, недовольство в низах снова растет, а потому попытка извлечь уроки из прошлого естественна и разумна.
Можно ли было избежать потрясений 1917 года? Думаю, нет. И в истории есть свои «точки невозврата». Слишком много негативных факторов обрушилось на Россию к тому моменту. Крайне болезненный социальный фон, причем уже не только в деревне, но и среди рабочих. Плюс раздражение в солдатской среде после поражения в бессмысленной русско-японской войне и нарастающая усталость от первой мировой. Наконец, не стоит забывать, что это был народ, вооруженный войной, взявший в свои руки уже не булыжник, а винтовку и пулемет «Максим».
И еще одно важное обстоятельство - открытое недовольство в среде русской интеллигенции в связи с очевидным отставанием России в своем политическом развитии. А интеллигенция – те самые дрожжи, на которых и поднимается протест.
Страна взрывалась то здесь, то там: то горели помещичьи усадьбы, то убивали очередного высокопоставленного чиновника, то поднимался красный флаг на «Потемкине», то вспыхивали мятежи в Свеаборге и Кронштадте: всего не перечислишь.
Не стоит сбрасывать со счета и роль личности в истории. Слабый, словно усталый уже от рождения, игрок на одной стороне площадки – Николай II. И сильный, пассионарный игрок на другой стороне – Ульянов (Ленин). Первый искал любого повода, чтобы от неприятных дел удалиться, второй стремился в любую щель влезть. Конечно же, формально к тому моменту, когда в игру вступил Ленин, Николай II из игры (после Февраля) уже вышел, но в более широком историческом контексте такое противопоставление, думаю, справедливо. Особенно, если рассматривать Февраль и Октябрь 1917 года не как два разных события, а лишь как две разные фазы одной и той же Великой русской революции.
Кстати, звание «Великая» русская революция носит по тому же праву, что и французская: мир, возникший в результате двух этих социальных катаклизмов, оказался слишком непохожим не прежний порядок вещей. А вот, что касается характеристики «пролетарская революция», которую дали событию большевики, то здесь можно крепко поспорить.
Кто-то называет революцию 1917 года крестьянской и в этом есть определенный резон. Хотя бы уже потому, что даже солдатская масса – это все тот же крестьянин только в шинели. Да и подростковый еще российский пролетариат истинно классовым пролетарским чувством проникнуться еще не мог, поскольку в своей массе только вчера еще слез с крестьянской печи. Недаром Плеханов все время повторял своему оппоненту - Ленину, что мука в России еще должна перемолоться. С классической марксистской точки зрения, для пролетарской социалистической революции в стране просто не существовало еще необходимых предпосылок.
С чем, между прочим, соглашались практически все виднейшие теоретики большевистской партии. За исключением, разумеется, Ленина. И примкнувшего к партии Троцкого, который стал с этого момента для Ленина – «лучшим из большевиков». Впрочем, оба они опирались уже не на марксизм, а на ленинизм.
Ленинизм в России на какое-то время и победил, пока сам не уступил дорогу национал-большевизму. Или сталинизму: так для большинства звучит привычнее.
Можно, однако, на то же самое прошлое взглянуть под совершенно другим углом. Я об этом как-то уже писал, вызвав большое неудовольствие среди наиболее чувствительных интеллигентов. Дело в том, что еще знаменитые «Вехи», проанализировав итоги революционного 1905 года, устами лучших русских интеллектуалов, прямо обвинили отечественную интеллигенцию в безответственном заигрывании с левыми максималистами. И, на мой взгляд, «веховцы» были абсолютно правы. Фактов, подтверждающих этот тезис, хватает.
Иначе говоря, то, что произошло в 1917 году, можно считать и Великой интеллигентской революцией. И у этой революции есть свои исторические рамки. Ее победил все тот же национал-большевизм, но у руля власти в стране после 1917-го постояла и наша интеллигенция. Забывать этого не стоит.
Недаром, академик Владимир Вернадский считал, что «передовая» русская интеллигенция поколеньями с энергией и страстностью подготовляла большевистский строй. В 1923 году Вернадский писал кадету Петрункевичу: «Как химическая реакция полученный результат освещает весь процесс».
Не отставал от Вернадского и философ Николай Бердяев, обрушившийся на самого Льва Толстого- любимца русской интеллигенции, защитника русской общины и открытого противника Петра Столыпина. Между тем, столыпинская реформа была последней и, к сожалению, запоздалой попыткой сделать из крестьянина-бунтаря - хозяина, уважающую себя личность, гражданина, которому революция категорически не нужна.
Такое о Льве Николаевиче у нас можно прочитать не часто.
«Возвышенность толстовской морали, - пишет Бердяев, - есть великий обман, который должен быть изобличен. Толстой мешал нарождению и развитию в России нравственно ответственной личности и потому был злым гением России, соблазнителем ее… В нем русское народничество, столь роковое для судьбы России, получило нравственное оправдание… Исторический мир – иерархичен, он весь состоит из ступеней, он сложен и многообразен… Все это так же ненавистно русской революции, как и Толстому. Она хотела бы сделать мир серым, однородным, упрощенным, лишенным всех качеств и всех красок. И этому учил Толстой, как высшей правде».
Община порабощала ничуть не меньше самого крепостного права. Александр II - Царь-Освободитель - это прекрасно понимал. И хотел положение изменить, однако, был убит. Александр III этой темы не понимал вообще, а потому не сделал для освобождения крестьянина от общины ничего. Николаю II этот вопрос был по большому счету безразличен. Поэтому последний император то поддерживал столыпинские реформы, то, ничуть не задумываясь о последствиях, решил от Столыпина избавиться. Пуля террориста, что убила Петра Аркадьевича, лишь ненамного опередила уже предрешенную отставку реформатора.
Так что, как видим, у русской революции было очень много отцов, это далеко не только Ленин с Троцким. Точно так же, среди виновников падения империи далеко ни один Николай II, а множество его предшественников на троне, не чувствовавших под самой страны, не ведающих, чем она живет и не желавших входить в положение своих подданных. Александр II – редкое исключение.
Многие наши граждане до сих пор пребывают в уверенности, что большевики победили, потому что, в отличие от Временного правительства, обещали уставшему от войны окопнику – мир. Еще один миф. После ухода из временного правительства кадета Милюкова, действительно страстно мечтавшего о Дарданеллах, правительство Керенского выступало за мир, причем без аннексий и контрибуций, что, кстати, признавал и сам Ленин. Просто в условиях тогдашнего вселенского мордобоя, о том, как выйти из войны в одиночку и без существенных потерь для России, не знал ни один политик.
Не знал этого и Ленин. В то время он рассуждал: «Войну нельзя кончить «по желанию». Ее нельзя кончить решением одной стороны. Ее нельзя кончить, «воткнув штык в землю»... Войну нельзя кончить «соглашением» социалистов разных стран, «выступлением» пролетариев всех стран, «волей» народов и т.п. все фразы этого рода, наполняющие статьи оборонческих и полуоборонческих, полуинтернационалистских газет, а также бесчисленные резолюции, воззвания, манифесты, резолюции Совета солдатских и рабочих депутатов, все эти фразы не что иное, как пустые, невинные, добренькие пожелания мелких буржуа. Нет ничего вреднее таких фраз о «выявлении воли народов к миру», об очереди революционных выступлений пролетариата (после русского «очередь» за германским) и т. п. Все это... сладенькие мечты... Русская революция февраля-марта 1917 г. была началом превращения империалистской войны в войну гражданскую. Эта революция сделала первый шаг к прекращению войны. Только второй шаг может обеспечить прекращение ее, именно: переход государственной власти к пролетариату. Это будет началом всемирного «прорыва фронта» фронта интересов капитала, и только прорвав этот фронт, пролетариат может избавить человечество от ужасов войны, дать ему блага прочного мира».
Иначе говоря, «мирный план» большевиков, как непременное условие успеха, предусматривал сначала гражданскую войну в России, а затем, череду революционных войн. Только после триумфа мировой революции и могло, по Ленину, воцариться на земле спокойствие.
Так в чем же дело? В чем секрет мистификации? Все предельно просто. Цитата, приведенная выше, не являлась секретной, но предназначалась для проверенного и подготовленного партийного ядра. Инструкции для агитаторов были совершенно иными: «Развитие этой войны одно только может нас привести к власти и говорить в агитации об этом поменьше надо. По-моему, это бы следовало в письме к агитаторам (не в печати) сообщить коллегиям агитаторов и пропагандистов, вообще членам партии». Автор все тот же - Ульянов (Ленин).
Декрет о мире, провозглашенный в ночь переворота, предлагал всем участникам войны перемирие и срочные переговоры, причем за основу брал вариант Временного правительства, то есть, все тот же мир без аннексий и контрибуций. Переполненный зал, где выступал Ленин, встретил Декрет долгими и восторженными овациями, у многих на глазах блестели слезы. Впрочем, редкий митинг понимает, чему аплодирует.
Декрет обращался к народам, призывая их проявить свою волю. К рабочим Англии, Франции и Германии, чтобы они вспомнили о своем социалистическом прошлом. Наконец, к буржуазным правительствам. Хотя сам же Ленин утверждал: с капиталистами о мире говорить бессмысленно, а «войну нельзя кончить «соглашением» социалистов разных стран, «выступлением» пролетариев всех стран, «волей» народов и тому подобное».
Еще недавно Ленин был твердо убежден, что все эти «сладенькие фразы» не что иное, «как пустые, невинные, добренькие пожелания мелких буржуа».
Мелким буржуа в ночь октябрьского переворота пролетарский вождь, естественно, не стал, он лишь перестал быть оппозиционером.
А какая власть без «сладеньких, добреньких и пустых» пожеланий?
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
