Николай Троицкий, политический обозреватель РИА Новости.
Двадцатый съезд КПСС, который завершился 55 лет назад, 25 февраля 1956 года, был одним из важнейших и переломных событий в истории нашей страны, которая тогда называлась Советским Союзом. В последний день работы съезда на утреннем закрытом заседании Никита Сергеевич Хрущев прочитал свой знаменитый доклад "О культе личности и его последствиях". Что, собственно, и выделяет этот партийный форум среди всех прочих.
Личность и ее культ
Под хитроумным словосочетанием "культ личности", извлеченным из одного из писем Карла Маркса, подразумевалась свирепая сталинская тирания. Термин был выбран не случайно: Хрущеву обязательно нужно было свести всю проблему к личности Иосифа Виссарионовича, который "предал дело Ленина", искривил линию партии, и вот, мол, теперь высший орган коммунистической партии "ленинские нормы" восстанавливает.
Подобная персонализация зла была вполне естественной. Сам разоблачитель, ставший первым секретарем ЦК КПСС, занимал ключевые позиции при разоблачаемом им вожде. Требовалось переложить всю ответственность за репрессии и прочие преступления на верховного лидера и еще на несколько одиозных деятелей вроде Лаврентия Берия.
При этом была сохранена вся сталинская система управления, правда, без кровавых крайностей. Хрущев делал карьеру в рамках этой системы, и никакой иной формулы власти себе не представлял. И даже более того: он невольно соорудил свой собственный культ личности, так как старался замкнуть на себя все основные политические решения, правил единолично и не возражал против формулировок типа "Дорогой Никита Сергеевич!" После переворота 1964 года его метод правления был заклеймен термином "волюнтаризм".
Поэтому ни в коем случае нельзя переоценивать значение Двадцатого съезда. Он не изменил ни страну, ни режим, ни даже персональный состав верховных правителей. Но нельзя и недооценивать значение этого партийного форума и, прежде всего, - доклада о культе личности, который стал настоящей бомбой и сенсацией, если позволено будет прибегнуть к современной терминологии. Такова объективная диалектика истории, не позволяющая вдаваться в эмоциональные крайности. Система сохранилась, но по ней был нанесен сильнейший удар, от которого она так и не оправилась.
Типичный случай волюнтаризма
Нелепо было бы думать, что Хрущев хотел и планировал нанести такой удар. Он сам не понимал, "джинна" какой разрушительной силы выпустил из "бутылки". Закрытость, мнимая секретность его выступления не имела принципиального значения. Едва ли Никита Сергеевич был настолько наивным человеком, что верил в возможность сохранить в тайне речь, которую слышали почти полторы тысячи делегатов съезда, и текст которой вскоре был разослан по всем парторганизациям. Скорее всего, это была тактическая уступка той части политбюро, которая вообще не желала никаких разоблачений и развенчаний.
Так что трудно согласиться с утверждениями, будто Хрущев созвал Двадцатый съезд ради укрепления своей личной власти. Свои позиции в ЦК он сумел по-настоящему упрочить только в июне следующего 1957 года, на пленуме ЦК КПСС, когда расправился с "антипартийной группой" Молотова-Кагановича-Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова. А в феврале 1956 года он, напротив, очень сильно рисковал.
Американский историк Уильям Таубмен, автор лучшей книги о Хрущеве (к сожалению, отечественные историки до сих пор не написали ни одной такой объективной и серьезной монографии), считает, что "секретную речь Хрущева можно назвать самым опрометчивым и самым мужественным поступком в его жизни". Почему же первый секретарь ЦК КПСС решился на этот поступок?
Доклад Хрущева на Двадцатом съезд был сугубо "волюнтаристским" деянием, если угодно. Этот поступок был нужен, прежде всего, ему самому. Да, текст доклада сочиняли множество спичрайтеров (выражаясь на современный лад), включая таких твердолобых сталинистов, как бывший редактор "Правды" Павел Поспелов. Но даже сегодня, спустя много лет, при чтении стенограммы поражает глубоко личный характер этого документа: он полон бурной энергии, иные фрагменты достигают истинных высот публицистики и даже, можно сказать, гражданственной лирики, пусть и выполненной в прозе.
Очевидцы рассказывали, что далеко не все эмоциональные эпизоды речи Никиты Сергеевича вошли в официальную стенограмму. Но доклад и без того воспринимается как сугубо авторский текст Хрущева, сквозь него проступает неповторимый отпечаток его личности. И неважно, что автор не писал в буквальном смысле, а надиктовывал самые сильные и яркие его фрагменты, фразы, эпизоды, от которых иной раз прошибает пот и бегут мурашки по коже. Например, когда описываются пытки в сталинских застенках. Трудно поверить, что эти подробности оглашались с трибуны партийного съезда.
Акт мести и покаяния
В докладе Хрущев сводит личные счеты с тираном, который долго и изощренно над ним издевался, а он не мог ему ответить. Взять хоть этот маленький пассаж:
"Об обстановке, сложившейся в то время, мы нередко беседовали с Николаем Александровичем Булганиным. Однажды, когда мы вдвоем ехали в машине, он мне сказал:
"Вот иной раз едешь к Сталину, вызывают тебя к нему, как друга. А сидишь у Сталина и не знаешь, куда тебя от него повезут: или домой, или в тюрьму".
Понятно, что Хрущев говорит не о Булганине, а о себе. Даже по этому отрывку можно представить себе, сколько он перестрадал, перебоялся - если можно так выразиться. И вот теперь осуществлял свой акт мести, расправы над покойным вождем. В принципе, это один из самых ярких случая применения многовековой российской традиции, когда новый властитель начинает с того, что уничтожает, разоблачает и отрекается от предшественника.
Но - не только это. Сам Хрущев впоследствии не раз пытался растолковать собеседникам, почему он решился сделать именно такой доклад на съезде. Объяснения эти были, как правило, сбивчивы и не вполне убедительны. Но не всегда. Однажды на встрече с группой иностранных товарищей, он сформулировал мысль емко и ясно: "Я должен был сказать правду о прошлом, чего бы мне это ни стоило".
Все-таки это был не просто акт мести, но и своего рода акт покаяния, очищения, катарсиса. Видимо, Хрущев прекрасно осознавал степень своей личной вины соучастника сталинских преступлений. И таким образом - беспрецедентным для советского партийного лидера - пытался, надеялся искупить свою вину.
Наконец, можно предположить, что был еще один важный мотив для Никиты Сергеевича. Он был последним верующим коммунистом в высших эшелонах советской власти. Истово, со всем религиозным пылом веровал в идеи Ленина, в справедливость и неизбежность победы социализма. И при этом, наверное, не мог не понимать, не почувствовать, что Сталин ни во что подобное не верил, а всего лишь цинично использовал имя Ленина и коммунистические лозунги в борьбе за власть. Очевидно, это искренне возмущало Хрущева. Он на самом деле хотел очистить святое дело социализма-коммунизма от преступных сталинских наслоений и восстановить пресловутые "ленинские нормы".
Каковы бы ни были субъективные устремления Хрущева, он способствовал тому, что страна прошла точку невозврата и уже не могла вернуться в прошлое, к сталинским кошмарам. Обычные граждане отреагировали на это тоже диалектично. Как написано у Александра Галича:
Кум докушал огурец
И закончил с мукою
Оказался наш Отец
Не отцом, а сукою.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
